Неточные совпадения
Ямы, валежник; бегут
по оврагу
Вешние воды, деревья шумят…
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в
яму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно,
по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколько прояснилась.
Тем временем море, обведенное
по горизонту золотой нитью, еще спало; лишь под обрывом, в лужах береговых
ям, вздымалась и опадала вода.
Утром, выпив кофе, он стоял у окна, точно на краю глубокой
ямы, созерцая быстрое движение теней облаков и мутных пятен солнца
по стенам домов,
по мостовой площади. Там, внизу, как бы подчиняясь игре света и тени, суетливо бегали коротенькие люди, сверху они казались почти кубическими, приплюснутыми к земле, плотно покрытой грязным камнем.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы,
яма, а на дне ее и
по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
Впереди него, из-под горы, вздымались молодо зеленые вершины лип, среди них неудачно пряталась золотая, но полысевшая голова колокольни женского монастыря; далее все обрывалось в голубую
яму, —
по зеленому ее дну, от города, вдаль, к темным лесам, уходила синеватая река. Все было очень мягко, тихо, окутано вечерней грустью.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в темных
ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали
по лицу его.
Все молчали, глядя на реку:
по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную
яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось в березняк; он так близко кажется ему, что вот он в пять минут добрался бы до него, не кругом,
по дороге, а прямо, через канаву, плетни и
ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери.
Назад идти опять между сплошных кустов,
по кочкам и
ямам подниматься вверх, он тоже не хотел и потому решил протащиться еще несколько десятков сажен до проезжей горы, перелезть там через плетень и добраться
по дороге до деревни.
Он с пристрастным чувством, пробужденным старыми, почти детскими воспоминаниями, смотрел на эту кучу разнохарактерных домов, домиков, лачужек, сбившихся в кучу или разбросанных
по высотам и
по ямам, ползущих
по окраинам оврага, спустившихся на дно его, домиков с балконами, с маркизами, с бельведерами, с пристройками, надстройками, с венецианскими окошками или едва заметными щелями вместо окон, с голубятнями, скворечниками, с пустыми, заросшими травой, дворами.
Ну, натурально, как подкопали, камню-то не на чем стоять, равновесие-то и покачнулось; а как покачнулось равновесие, они камушек-то с другой стороны уже руками понаперли, этак на ура, по-русски: камень-то и бух в
яму!
Вы едете вблизи деревьев, третесь о них ногами, ветви хлещут в лицо, лошадь ваша то прыгает в
яму и выскакивает стремительно на кочку, то останавливается в недоумении перед лежащим
по дороге бревном, наконец перескочит и через него и очутится опять в топкой
яме.
Мы прошли
по глинистой отмели, мимо
ям и врытых туда сосудов для добывания из морской воды соли.
Тоска сжимает сердце, когда проезжаешь эти немые пустыни. Спросил бы стоящие
по сторонам горы, когда они и все окружающее их увидело свет; спросил бы что-нибудь, кого-нибудь, поговорил хоть бы с нашим проводником, якутом; сделаешь заученный по-якутски вопрос: «Кась бироста
ям?» («Сколько верст до станции?»). Он и скажет, да не поймешь, или «гра-гра» ответит («далеко»), или «чугес» («скоро, тотчас»), и опять едешь целые часы молча.
Каждый, выходя из ярко освещенных сеней
по лестнице на улицу, точно падал в
яму.
Река Иодзыхе [Яо-цзы-хе — река с
ямами (омутами).] (по-удэгейски Иеньи) почему-то на морских картах названа Владимировкой и показана маленьким ручейком.
Один идет через село Пермское, а другой —
по реке Поддеваловке, названной так потому, что после дождей на размытой дороге образуется много
ям — ловушек.
Спуск с хребта был не легче подъема. Люди часто падали и больно ушибались о камни и сучья валежника. Мы спускались
по высохшему ложу какого-то ручья и опять долго не могли найти воды. Рытвины,
ямы, груды камней, заросли чертова дерева, мошка и жара делали эту часть пути очень тяжелой.
Река Динзахе сильно извивается
по долине. Местами она очень мелка, течет
по гальке и имеет много перекатов, но местами образует глубокие
ямы. Вода в массе вследствие посторонних примесей имеет красивый опаловый оттенок.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя
по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около
ямы с водою на краю размытой террасы. Ночью снова была тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
На следующий день мы выступили из Иолайзы довольно рано. Путеводной нитью нам служила небольшая тропка. Сначала она шла
по горам с левой стороны Фудзина, а затем, миновав небольшой болотистый лесок, снова спустилась в долину. Размытая почва, галечниковые отмели и
ямы — все это указывало на то, что река часто выходит из берегов и затопляет долину.
По мере надобности их опять укладывают в
яму и смачивают водой.
Тропа,
по которой мы шли, привела нас к лудеве длиной в 24 км, с 74 действующими
ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел. Рядом с фанзой стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными в пачки. Судя
по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 700 кг. Китайцы рассказывали, что оленьи сухожилья раза два в год отправляют во Владивосток, а оттуда в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку.
Гроб опустили в могилу, все присутствующие бросили в нее
по горсти песку,
яму засыпали, поклонились ей и разошлись.
Когда картофель был собран, министерству пришло в голову завести
по волостям центральные
ямы.
— Ну, так в лес за малиной. Вот в Лисьи-Ямы и пошли: пускай солдата
по дороге ловят.
— Да тут недалечко, во ржах. Сельская Дашутка
по грибы в Лисьи-Ямы шла, так он ее ограбил, хлеб, слышь, отнял. Дашутка-то его признала. Бывший великановский Сережка-фалетур… помните, еще старосту ихнего убить грозился.
Еще с начала вечера во двор особняка въехало несколько ассенизационных бочек, запряженных парами кляч, для своей работы, которая разрешалась только
по ночам. Эти «ночные брокары», прозванные так в честь известной парфюмерной фирмы, открывали выгребные
ямы и переливали содержимое черпаками на длинных рукоятках и увозили за заставу. Работа шла. Студенты протискивались сквозь вереницы бочек, окруживших вход в общежитие.
Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься
по переулку в шевелящуюся гнилую
яму.
В саду дела мои пошли хорошо: я выполол, вырубил косарем бурьян, обложил
яму по краям, где земля оползла, обломками кирпичей, устроил из них широкое сиденье, — на нем можно было даже лежать. Набрал много цветных стекол и осколков посуды, вмазал их глиной в щели между кирпичами, — когда в
яму смотрело солнце, всё это радужно разгоралось, как в церкви.
Нельзя же ведь определить, сколько часов каторжный должен тащить бревно во время метели, нельзя освободить его от ночных работ, когда последние необходимы, нельзя ведь
по закону освободить исправляющегося от работы в праздник, если он, например, работает в угольной
яме вместе с испытуемым, так как тогда бы пришлось освободить обоих и прекратить работу.
Отхожее место устроено здесь тоже
по системе выгребных
ям, но содержится иначе, чем в других тюрьмах.
Долина реки Тыми,
по описанию Полякова, усеяна озерами, старицами, оврагами,
ямами; на ней нет ровных гладких пространств, заросших питательными кормовыми травами, нет поемных заливных лугов и только изредка попадаются луговины с осокой: это — заросшие травой озера.
При Полякове вся поверхность долины была покрыта кочками,
ямами, промоинами, озерками и мелкими речушками, впадавшими в Тымь; верховая лошадь вязла то
по колена, то
по брюхо; теперь же всё раскорчевано, осушено, и из Дербинского до Рыковского на протяжении 14 верст проходит щегольская дорога, изумительная
по своей гладкости и совершенной прямизне.
Таким образом все зловонные газы поступают из
ямы в печь и
по дымовой трубе выходят наружу.
Озера бывают четырех родов: 1) Озера заливные, или просто небольшие
ямы и впадины, наливающиеся в весеннее время
по займищам рек полою водою, которая затопляет их совершенно; убывая в продолжение летних жаров, они нередко совсем высыхают.
Впрочем, около Москвы, где грунт
по преимуществу глиняный, выкопать
яму где угодно, даже на горе, — снеговая и дождевая вода будет стоять в ней круглый год, как в фаянсовой чашке.
Глубокие
ямы по руслу его, замаскированные травою, представляли настоящие ловушки.
Он бессилен и ничтожен сам
по себе; его можно обмануть, устранить, засадить в
яму наконец…
«Потомят года полтора в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом
по улицам водить, а еще, того гляди, в острог переместят, так рад будешь и полтину дать».
Липочка Большова прельщается военными, боится отца, в грош не ставит мать и потом выходит за Подхалюзина и прехладнокровно отправляет в
яму отца, чтобы не заплатить за него
по 25 копеек за рубль, из его же именья…
«Каково сидеть-то в
яме (говорит он), каково
по улице-то идти с солдатом!
— О, если хотите, милая Тамара, я ничего не имею против вашей прихоти. Только для чего? Мертвому человеку это не поможет и не сделает его живым. Выйдет только одна лишь сентиментальность… Но хорошо! Только ведь вы сами знаете, что
по вашему закону самоубийц не хоронят или, — я не знаю наверное, — кажется, бросают в какую-то грязную
яму за кладбищем.
Плыл неясный шум города, слышался скучающий гнусавый напев гармонии, мычание коров, сухо шаркали чьи-то подошвы, и звонко стучала окованная палочка о плиты тротуара, лениво и неправильно погромыхивали колеса извозчичьей пролетки, катившейся шагом
по Яме, и все эти звуки сплетались красиво и мягко в задумчивой дремоте вечера.
К концу XIX столетия обе улицы
Ямы — Большая Ямская и Малая Ямская — оказались занятыми сплошь, и
по ту и
по другую сторону, исключительно домами терпимости.
— Оставь меня в покое, Лихонин. По-моему, господа, это прямое и явное свинство — то, что вы собираетесь сделать. Кажется, так чудесно, мило и просто провели время,так нет, вам непременно надо, как пьяным скотам, полезть в помойную
яму. Не поеду я.
Она величественна в своем черном платье, с желтым дряблым лицом, с темными мешками под глазами, с тремя висящими дрожащими подбородками. Девицы, как провинившиеся пансионерки, чинно рассаживаются
по стульям вдоль стен, кроме Жени, которая продолжает созерцать себя во всех зеркалах. Еще два извозчика подъезжают напротив, к дому Софьи Васильевны.
Яма начинает оживляться. Наконец еще одна пролетка грохочет
по мостовой, и шум ее сразу обрывается у подъезда Анны Марковны.
Удить около дома было невозможно
по причине отлогих берегов, заросших густыми камышами, а на мельнице удили только с плотины около кауза и вешняка, особенно в глубокой
яме, или водоемине, выбитой под ним водою.
Плавин шел
по ней привычной ногой, а Павел, следовавший за ним, от переживаемых ощущений решительно не видел,
по какой дороге он идет, — наконец спотыкнулся, упал в
яму, прямо лицом и руками в снег, — перепугался очень, ушибся.